Макроскоп - Страница 66

— Анабель Ли?

— Это мистер По написал. Я раньше думала, что он итальянец, ну из-за той речки. То есть, я хочу сказать, он написал поэму об Анабель Ли. Я заучила стих, потому что плакала, прочитав его.

Иво посмотрел на нее и увидел женщину тридцати семи лет, которая лишь раз за период их недолгого знакомства загрустила.

— Вы помните его?

— Не уверена. Давно это было. Хотя, дайте попробую, — она задумалась:

Она была дитя, и я был дитя
В этом царстве моря
Но наша любовь была больше, чем просто
любовь
Я и моя Анабель Ли

Она покачала головой:

— Она умерла — ветер унес облако — но он любил ее всю жизнь.

— Я и не знал, что вы любите поэзию, — сказал Иво. — Какая ваша самая любимая поэма?

— О, есть одна, — ответила она, и лицо ее оживилось. Иво дал ей лет сорок, или даже больше, во время первой встречи, затем узнал ее истинный возраст, сейчас же она, казалось, сбросила лет шесть. Люди кажутся более живыми, когда говорят о том, что любят. — Это очень грустная поэма, но все выглядит так, как в жизни. Я не помню ее наизусть, но она все же моя любимая. Это про Иисуса Христа, как они убили его, когда он вышел из лесу. Как бы я хотела вспомнить хоть немного…

В лес вошел хозяин мой
Полон любви и стыда,

— «Баллада о Хозяине в Лесу», — сказал он. — Ланье.

— Да, да, я все забыла, но это она! А откуда вы знаете?

— Я немного знаком с его поэзией. Ну, это длинная история, сейчас это не имеет никакого значения.

— Да конечно же имеет, Иво! Он такой прекрасный поэт, я точно знаю… вы должны досказать стих. Думаю, я вспомню… Когда Смерть и Позор добьют его…

Они притащили его под деревья
И на дереве его распяли
Когда он вышел из леса

На глазах ее были слезы, но они не капали в невесомости.

— Он нашел покой в лесу, а они распяли его на дереве. Какой ужас, — она на секунду задумалась. — Но вы не сказали мне, откуда знаете Сиднея Ланье.

Иво был тронут ее искренним вниманием и интересом.

— Это была просто детская игра. Видите ли, никто из нас не знал настоящих родителей.

— Вы не знали? Иво, где же вы были?

— Участвовал в проекте. Они собрали представителей всех рас и смешивали их в течение двух поколений, в результате получились дети, которые были чем-то средним. Идея была следующая — получить реликтового человека, по крайней мере его эквивалент, по крайней мере до того, как произошло разделение на расы. Чтобы узнать, будет ли он лучше, чем… ну, белые, черные, желтые или коричневые. Они стремились уменьшить культурное влияние и уравнять всех, так что у нас не было родителей. Только воспитатели.

— Это же кошмар, Иво! Я ничего об этом не знала…

— Все было не так уж и плохо. На самом деле жилось нам здорово. Мы были сыты, одеты, ухожены, у нас было все самое лучшее. Все это способствовало развитию способностей, как и предполагалось. Но только когда я покинул проект, я осознал себя не нормальным американцем.

— Не…

— Нас считали цветными.

— Это же не имеет никакого значения, по крайней мере, в Америке.

Он не стал развивать тему.

— Как бы там ни было, у нас не было родителей или родственников, и некоторые из нас выдумали их. Все было всерьез. Мы выбирали персонажи из истории и достраивали свою родословную, начиная с них. Можно было, разумеется, выбирать со всего света, из любых времен и народов. И каждый должен был показать, что чем-то похож на своего предка, а чем-то — нет. Моим белым предком был Сидней Ланье.

— Это так мило, Иво. Но почему вы выбрали именно его?

— Причиной, думаю, была игра на флейте. Ланье был прекрасным флейтистом, наверное, лучшим в мире на то время. Прежде, чем стать серьезным поэтом, он несколько лет зарабатывал на жизнь как флейтист в одном известном оркестре, хотя у него был туберкулез.

Она нахмурилась:

— Флейта? Я не понимаю, Иво. Вы что, играете на флейте? Вы взяли ее с собой? Вы, должно быть, хороший музыкант?

— Да. Флейта — единственное, что я взял с собой. Ланье поступил бы так же. Думаю, что у меня способности к музыке. Еще одна моя врожденная способность, наряду с логическим мышлением, и хотя я над ней не работал, на флейте играю лучше, чем любой другой.

После очередного сеанса макронной связи, уступив ее просьбам, он собрал флейту и заиграл. Звуки странно искажались в ограниченном помещении, но она слушала восхищенно.

Для нее? Он играл для себя, потому что любил флейту. Он лелеял инструмент, звуки лились из него, казалось, что он и флейта это всего лишь две промежуточные остановки на пути мелодии от композитора к слушателю. Он жил каждой нотой, его душа очищалась и рвалась наружу, он воскресал вместе с мелодией. Эта музыка приближала его к Сиднею Ланье.

После этого случая музыкальные паузы стали постоянными — он получал удовлетворение от игры, а Беатрикс искренне восхищалась. Он играл для холодных равнин Шена-спутника, для гигантского Нептуна, нависшего над горизонтом Тритона (Тритон всегда был повернут одной стороной к Нептуну, а вращение Шена давало возможность иногда наблюдать эту впечатляющую картину) — он привнес в их ссылку дух Земли.

Иногда он отвлекался от галактических потоков и рассматривал Землю, читал заголовки газет, так как Беатрикс всегда живо интересовалась делами, происходящими дома. По многим причинам эти вахты с ней становились для него настоящим отдыхом.

А в это время внизу происходили значительные перемены. Если коньком Иво была игра на флейте, то Гротон всей душой отдавался строительству.